Чистая вода

Материалы о воде / Чистая вода / Чистая вода

Страница 4

В это Юн не верил. Он бывал в городе — там чудовищно.

— Вот увидишь, я правду говорю. Ой, какие гуси роскошные! Ты их на озере настрелял? А помнишь, мы там в детстве на коньках катались?

— Никуда я отсюда не поеду.

— Поедешь, еще как. И вставай, еда готова.

— Ты кассету посмотрела?

— Нет. А там что-то есть для меня?

Он спустился вниз, вынул кассету из видика и сунул ее на полку к остальным. Корешок к корешку, здесь стояли почти два года его жизни, в основном — обращения к отсутствующей Элизабет: просьбы, мягкие увещевания, брань. Она никогда их не смотрит.

Юн оделся и пошел на кухню.

— Чудесные гуси,— сказала она, дотронулась пальцем до крыла и вздрогнула.— Наверно, надо их в сарае повесить?

Больше всего Юн не любил изменений едва заметных, медленного ползучего перерождения, устаревания, эрозии, как это называется в красочных книгах о природе,— она обнаруживает себя слишком поздно, когда ничего уже нельзя вернуть назад. Вот как эти планы с переездом. Всего один отпуск на юге пробудил у нее фантазии о другом мире, где и климат получше, а то тут слишком, видите ли, холодно, полгода ночь и дождь без конца… «К тому же,— произнесла она, и в ее голосе зазвучали «политические» нотки,— демографическая ситуация хуже некуда». Это во времена их детства тутлроцветали и рыбная ловля, и охота, и сельское хозяйство, а теперь на острове застой и упадок, казна муниципалитета пуста. Даже прокладка нового водопровода не пробудила оптимизма у местных жителей.

Он отнес птиц в сарай, сел к столу и, пока сестра болтала о мужчинах и о любви, разглядывал ее. На белой коже вокруг глаз заметны гусиные лапки морщин, тоже эрозия. Ночи с Хансом это то еще удовольствие. Все, вероятно, перемежается тяжелыми разговорами о разводе, о сквалыге жене — как она одна без него проживет — и о детях, их вон уже четверо… Да и в остальном мир устроен не так, как хочет Элизабет, но при этом он упорно отвергает все ее попытки улучшить жизнь: народ несведущ или обманут, не понимает собственного блага. «И со мной та же морока,— тут же по привычке подумал Юн.— Ей и меня надо тащить».

— Мне пора замуж,— сказала она,— что тут притворяться. Иначе я скоро стану мегерой. Буду раздражаться по мелочам, на всех бросаться. Тебе этого хочется? Вот и мне нет.

Юн очень не любил, когда у Элизабет такое настроение. И разговоров таких тоже терпеть не мог.

— Я хочу кофе,— заявил он, зная, что после таких ночей, как сегодняшняя, она готова выполнить любой его каприз. И отодвинул тарелку.

В другое время она бы заартачилась и затеяла долгую перепалку о том, кому что надлежит делать по дому. Юн делал только то, что ему нравилось, тогда как сестра весьма заботилась об исполнении «обязанностей», к которым относилась и его обязанность варить себе кофе. Тем более что Элизабет кофе не пила, а вела здоровый образ жизни: травяные чаи, теплое молоко… Но варить настоящий кофе Юн не умел — в отсутствие сестры он довольствовался кипятком и растворимым порошком,— а учиться не желал: ему хотелось, чтобы она сама варила ему кофе, как раньше это делала мама.

Элизабет занялась кофе.

Саднило ушибленное колено, тело ломило от быстрого бега, и не оставляло чувство, что кто-то пытается докричаться до него с опушки, сообщить ему неприятное, но крайне важное известие, а он не в силах постичь его смысл. И, пока Элизабет нарезала пироги и расставляла чашки, Юн на минутку поднялся в мамину комнату, где все оставалось таким же, как при ней. Но воспоминания не успокоили его и не помогли найти ответ — они были слишком старыми, из другой жизни.